Я услышал из рации охранника «Они идут к сцене, внимание, они идут к сцене». Не очень понял, о чём речь. Проход за кулисы был закрыт белыми простынями и наблюдать за тем, что происходило на площади, возможно было, только отдёрнув шторку. На сцене выступала группа Pompeya, сияло солнце, праздник двадцатилетия «Серебряного Дождя» набирал обороты, площадь была заполнена красивыми улыбающимися гостями, многие пришли с детьми.
Через секунду занавеска за кулисами отдёрнулась и прямо передо мной возник поп в рясе. Я узнал его сразу. Это был протоиерей Дмитрий Смирнов. Я видел его передачи, фрагменты его проповедей и публичных дискуссий. Зная его убеждения, я понимал, что воплощаю для него всё то, что нужно уничтожить, выжечь калёным железом и стереть с лица земли. Еврей в шляпе в круглых «ленноновских» очках со звездой Давида на груди преградил ему дорогу на сцену, где интеллигентные юноши в пиджаках пели на английском языке.
Мы были за кулисами вдвоём. Я и протоиерей. Он тяжело дышал (я не видел, как они прорвались через кордоны охраны, и он повалился на входе на землю, пытаясь своим весом снести рамки для досмотра) и смотрел на меня сверху вниз взглядом, в котором были сконцентрированы ненависть и презрение. Я задал вопрос: «Простите, а Вы куда?». «Туда, — показал церковнослужитель на лестницу, ведущую на сцену, — Вы нам службу проводить мешаете!».
Я вспомнил, как много лет назад в Раменском на сцену «Нашествия» рвался Жириновский. Тогда мы выставили десяток охранников за кулисами и он не рискнул идти напролом. А здесь такой возможности не было. Батюшка быстро оценил обстановку и двинул на меня, преграждающего ему путь на лестницу. Я сделал ему шаг навстречу с раскрытыми руками. И тут произошло следующее: протоиерей Смирнов взял меня за руку, как при рукопожатии и хорошо поставленным приёмом вывернул кисть, заваливая меня к земле. Руку я быстро выдернул и тут вынырнувшие из-за его спины четверо сопровождающих людей в штатском, ворвавшиеся за кулисы тотчас вслед за ним, отшвырнули меня к стене. Поп ломанул по лестнице на сцену, двое рванули за ним, а двое оставшихся обрушились на меня с градом вопросов: «Вы что себе позволяете?! Мы не можем проводить службу! Немедленно прекратите эту музыку! Кто здесь главный?!»
Я понял, что с этими носителями слова божьего дискутировать не имеет смысла. В голове стучала одна мысль: не дать им дорваться до микрофона. Я вывернулся и побежал на сцену. Музыка уже прекратилась. Протоиерей пытался понять, в какую штуку тут говорят с народом. Количество его «боевиков» на сцене стремительно увеличивалось. Звукооператоры, хвала им, вовремя отрубили все микрофоны. Я подошёл к Смирнову и попросил его покинуть сцену и разобраться с проблемой за кулисами. Каждая моя фраза сопровождалась криком окруживших меня незваных гостей: «Кто тут начальник? Где ваши разрешения? Кто здесь главный? Предъявите документы!» Я вызвал по рации дополнительную охрану. Потом обратился к этой возбуждённой массе активистов: «Господа, вы же понимаете, что такие вопросы и претензии не решаются на сцене. Поэтому, пожалуйста, давайте спустимся вниз, зайдём внутрь в помещение, сядем и постараемся решить вопрос по-человечески, спокойно, без агрессии. Директор радиостанции сейчас в эфире, я уверен, он к нам присоединится.
Все необходимые разрешения у нас получены, закон мы не нарушаем, музыку мы уже выключили, всё можно решить миром и без скандала»... В это время на сцене уже было человек 25-30. В какой-то момент кто-то чётко произнёс: «Давай его отсюда». Пришедшие окружили меня кольцом и начали всё сильнее подталкивать меня к выходу со сцены. Кто-то сильно толкнул меня в спину, и я споткнулся о мониторную колонку. Они сшибли меня с ног. Я встал, но меня вытолкали за кулисы. Там я увидел двух подоспевших охранников и, обернувшись, позвал тех активистов, кто наиболее громко требовали «начальника». Я попросил их пройти со мной на территорию станции. «Чё это мы туда пойдём! — закричали они, — сюда его веди! Пусть сам идёт сюда к батюшке! Чести много, чтоб батюшка к нему на поклон ходил!» — «Сюда его, на сцену!» — подхватила вся банда.
Минуты три ушло на объяснения, что надо успокоиться, не портить праздник и всё решить по-человечески. Уговорил троих пойти со мной внутрь «Серебряного Дождя». Попросил охранников не дать попам дорваться до микрофона и попытаться всех успокоить. Когда мы вышли из-за кулис, моим глазам открылась следующая картина: перед сценой стояли около тридцати женщин в платочках, явно выглядящих как прихожанки; их глаза были устремлены на сцену, на которой в белоснежной с золотом ослепительной рясе воцарился протоиерей, периодически пытающийся что-то кричать в микрофон. «Клёвый флешмоб!» — промелькнуло в голове, но теперь паззл сложился и стало очевидно, что это чётко спланированная акция захвата, не имеющая никакого отношения к громкости звучания на празднике. Ближайший храм находится почти в километре от станции и даже если поставить аппарат на сто двадцать децибел как на гигантском стадионном концерте тех же Muse, стены храма на таком расстоянии надёжно защитят уши пришедших помолиться.
Я завёл трёх сопровождающих меня мужчин с не запоминающейся внешностью на радиостанцию. Повернулся к ним и сказал: «Просто хочу обозначить: то, что вы делаете, — это бандитизм. Это мерзость и никакого отношения к богу, вере или заповедям вы не имеете. Вы — позор православия. Хотел вам это сказать. А сейчас подождите здесь». Вызвал Диму Савицкого из эфирной студии, рассказал ему о том, что происходит. Мы вызвали милицию, Дима послал на сцену всех ответственных за концерт людей, чтоб они попытались убедить незваных гостей покинуть территорию.
Переговоры продолжались минут 15-20. Вся толпа под предводительством Смирнова, как по команде, снялась и нестройными рядами покинула площадку через те же ворота, которые они снесли при входе. Некоторое время тихо играл ди-джей. Александр Плющев уже сделал репортаж для «Эха Москвы». Спонтанно тут же родилось множество шуток: «Так вторглось в наш эфир Радио "Радонеж"», «Можно ли считать этот эпизод панк-молебном протоиерея Смирнова?», «Православный рейдерский захват», «Впереди ещё неонацисты и ультрас, не расслабляемся!»... Затем я объявил Антона Беляева и группу Therr Maitz, спустился со сцены и только в этот момент понял, что по ноге течёт кровь. Рассёк её о тот самый монитор. Рита Каштанкина отвела меня к машине «Скорой помощи». Доктор обрабатывал мне рану и тихо сказал сквозь зубы: «Как же они меня бесят, эти съехавшие с катушек попы!...»
Дальше были и невероятно талантливый Антон Беляев, и сияющая Ёлка, и хоровое пение под «Машину Времени», и чудесный дух «семейной вечеринки с друзьями»... А я сидел за кулисами, курил и думал о случившемся.
Много лет назад на один из корпоративов «Нашего Радио» мы пригласили только что ставшую невероятно популярной группу «Ленинград». Проходила вечеринка в ресторане «Прага» (парча, золото, вазы-амфоры), собрались и артисты, и рекламодатели, но количество халявного бухла не предвещало ничего хорошего. В какой-то момент ко мне прибежала руководительница отдела продаж и дрожащим голосом сообщила, что «у нас проблема». Там в комнате, где шли переговоры с крупным рекламодателем, стоял пьяный человек и ссал в вазу.
Это был саксофонист группы «Ленинград» Ромеро. Когда его уже вывели и выкинули в снег, я подошёл к Шнуру и сказал: «Серёга! Ну тебе на стыдно?! Ну что они у тебя творят?!», Серёга улыбнулся и ответил: «Зато вечеринка запомнится!».
Так вот произошло, что 20-летие «Серебряного Дождя» запомнится этим православным террористическим актом. Но для меня лично то, что сделали эти молодчики во главе со своим «пастырем», в сто раз отвратительнее поступка музыканта Ромеро. Нассать в вазу по пьяни стыдно, но весело. Это вторжение было ни фига не весело. Это была концентрированная ненависть, основанная на ощущении полной вседозволенности. Люди, вломившиеся на чужой праздник, были уверены, что они НАД законом, им можно всё, им ничего за это не будет. Я узнал эти лица, молодчиков из «службы поповского сопровождения». Это были полубандиты-получекисты. Те самые, из «лихих 90-х», только теперь скромно одетые в брючки-рубашечки с непременными крестами на шеях. Конкретные, выполняющие теперь «волю божью», вершащие «справедливость» от имени служителей культа. А в рыбьих глазах — всё то же: «Заткнись, тварь, ты вообще понимаешь, с кем ты связался?»...
Многие друзья по следам случившегося написали мне: «Что же ты не снял побои в милиции, ведь можно в суд подать! Нужно подать!». Не нужно. Не имеет смысла. Они же давно уже сиамские близнецы — власть и церковь. Такой скалящийся двухголовый мутант с одной системой дренажа и кровообращения. Какой справедливости добиваться, чего требовать у этого чудовища? А то, что любой из этих пареньков из церковного эскорта глазом не моргнёт воткнуть в подъезде мне нож в подреберье, когда будет принято соответствующее решение, сомнений у меня никаких нет.
Теперь так. У них — ИГИЛ. У нас — ПГИЛ.
Православное Государство Истребления Людей.
Мы будем вспоминать об этом вторжении как о забавном инциденте, когда очередной остервенелый протоиерей со своими преданными чекистами поставит людей, пришедших на праздник или концерт, на колени перед оградой. И показательно расстреляет их в затылок.
На камеры.
И это покажут все. Никуда не денутся...
