Александр III: время, правление, личность.

Николай Троицкий

«На земле стоит комод...»

Александр III: время, правление, личность.

Кроме единичных официозно-хвалебных жизнеописаний Александра III[1], вся отечественная историография — от либерально-буржуазной (включая эмигрантскую) до ортодоксально-советской — традиционно оценивала царствование этого монарха как время господства реакции[2], которую В.И.Ленин назвал «разнузданной, невероятно бессмысленной и зверской»[3]. В принципе соглашались с такой оценкой и зарубежные историки, в один голос сожалея, что Александр III «упустил великий шанс» продолжить реформы своего отца[4]. При этом русские дореволюционные, эмигрантские и зарубежные авторы обычно избегали суждений о личности царя, тогда как советские подробно живописали его как мракобеса, тупицу и пьяницу. В постсоветской России сразу же обозначилась тенденция к смягчению критики и самого Александра III, и его режима[5], а в последние годы — даже к былому (царских времен) их возвеличению, как это сделано в трудах доктора филологических наук О. Н. Михайлова и доктора наук исторических А. Н. Боханова. Сии ученые представляют эпоху Александра III «благословенной», «счастливой порой» в истории России, «зенитом ее славы и могущества», а самого царя — «великим императором», «народным монархом», «земным пастырем миллионов», правившим «для блага простых людей», «для блага всех и каждого»[6]. В том же духе снят и разрекламированный фильм Никиты Михалкова «Сибирский цирюльник» (сам кинорежиссер, кстати, именно Александра III называет своим «любимым национальным героем»).

Между тем, оснований для подобных восхвалений, за исключением, разумеется, розовых очков на глазах восторженных поклонников, нет. Обратимся к фактам и документам.

Александр III, предпоследний самодержец всея Руси, вступил на престол в критической обстановке. Советские историки в свое время по совокупности признаков (кризис «низов», кризис «верхов», «экстраординарная активность» первых против вторых) определяли тот момент как «революционную ситуацию»[7]. И в самом деле, с одной стороны, обнищание и рост недовольства масс, крестьянские бунты, рабочие стачки, давление либеральной оппозиции, а главное, — революционный натиск «Народной воли», выражавшей интересы «низов», смертельно угрожали самодержавию[8]. С другой стороны, «белый» террор царизма (445 карательных указов за один только 1879 год; 30 политических процессов в том же 1879 и 32 — в 1880 годах, почти все — в военных судах с десятками смертных приговоров) оказывался тщетным. Не помогли ни расчленение России в 1879 году (для удобства расправы с «крамолой») на 6 проконсульств, то есть временных военных генерал-губернаторств, во главе которых встали сразу «шесть Аракчеевых», ни учреждение в 1880-м более гибкой диктатуры М. Т. Лорис-Меликова.

О том, как была накалена к 1881 году обстановка, свидетельствуют самые компетентные современники. Военный министр Д. А. Милютин: «Вся Россия, можно сказать, объявлена в осадном положении»[9]. Сенатор Я.Г.Есипович: «Просто в ужас приходишь от одной мысли, не на Везувии ли русское государство?»[10] Председатель Комитета министров П.А.Валуев: «Почва зыблется, зданию угрожает падение»[11]. А в дневнике цесаревича (будущего Александра III) появляется примечательная запись: «Странное чувство овладело нами. Что нам делать?!»[12]

Цареубийство 1 марта 1881 года повергло в транс правительственный лагерь. 3 марта П. А. Валуев предложил Александру III назначить регента на случай, если его тоже убьют. Царь обиделся, десять дней делал вид, что не согласится на такое самоунижение, но 14 марта все же назначил регента (великого князя Владимира Александровича)[13], а сам сбежал из Петербурга в Гатчину[14]. Там, в замке, который, по словам Д.А.Милютина, имел «вид тюрьмы», за многорядным оцеплением из пешей и конной стражи, «самодержец всея Великия, Малыя и Белыя Руси» обрек себя на положение «военнопленного революции», как назвали его К.Маркс и Ф.Энгельс[15]. Ничто, даже необходимость коронации, не могло заставить царя отлучиться из гатчинского бомбоубежища — два года он правил некоронованным, вызывая недоуменные толки в «низах»: «Какой он государь, он еще не коронован!»; «Если бы он был царем, то короновался бы!» и т. п.[16] Народ уже распускал слухи, «будто царь содержится в плену»[17], а близкие к трону люди (М.Н.Катков, адмирал И.А.Шестаков, генерал А.А.Киреев) с прискорбием констатировали «маразм власти»[18].

Тем временем Александр III никак не мог определиться с выбором политического курса. Разумеется, он был преисполнен отвращения к любым «конституциям» и мстительного гнева против «крамолы», погубившей его отца. К тому же именно на «твердую власть» с девизом «Осади назад!» — против реформ вообще, не только будущих, но и прошлых, — настраивал царя с молодых лет его политический наставник К.П.Победоносцев. Но, с другой стороны, к продолжению отцовских реформ подталкивали нового государя тузы либеральной бюрократии — М.Т.Лорис-Меликов, Д.А.Милютин, П.А.Валуев. Удерживал пока Александра III от силовой реакции и страх перед «Народной волей», возможности которой власть первое время после цареубийства преувеличивала. 10 марта 1881 года Исполнительный комитет «Народной воли» обратился к Александру III с письмом, которое ставило царя перед дилеммой: «или революция, совершенно неизбежная, которую нельзя предотвратить никакими казнями, или добровольное обращение верховной власти к народу(курсив мой. — Н. Т.)» при согласии на конституционное переустройство России[19]. Даже кайзер Германии Вильгельм I (дядя Александра III) и тот советовал племяннику откупиться от «крамолы» конституцией — лишь, по возможности, самой куцей[20].

Итак, Александр III, заняв престол, мог выбрать одно из двух: либо продолжить реформы, которые с 60-х годов начал, но не докончил его отец, либо «осадить назад», к реакции и контрреформам. Царь с помощью своего наставника выбрал второе. 21 апреля 1881 года он подписал исторический (сочиненный Победоносцевым) манифест, который перечеркивал надежды россиян на конституцию и объявлял свою волю «утверждать и охранять» самодержавную власть «от всяких на нее поползновений»[21], то есть провозглашал сакраментальный принцип самовластия: «тащить и не пущать!» «Lasciate ogni speranza[22] — вот сущность нового манифеста, — гласит запись в дневнике Д.А.Милютина. — Страшно подумать, какое невыгодное впечатление произведет он в России и в Европе»[23].

Однако, царизм (если разуметь под этим словом Александра III, Победоносцева и наиболее реакционные силы их окружения), хотя и провозгласил прямую реакцию, но вершить ее пока еще не мог. Он занялся отвлекающими маневрами, чтобы сначала мобилизовать все свои ресурсы и уже затем «тащить и не пущать» наверняка. С этой целью по совету Победоносцева главой правительства был назначен граф Н.П.Игнатьев. То был мастер политического камуфляжа, виртуоз лжи, бывший посол в Турции, где его не без почтения величали «лгун-паша». Он успел, с одной стороны, несколько разрядить социальную напряженность в стране, сочетая демагогические обещания с поверхностными реформами, вроде отмены подушной подати, а с другой — обескровить «Народную волю» посредством грандиозной провокации, которая вошла в историю как «дегаевщина». После этого Игнатьев стал для Александра III и Победоносцева «третьим лишним». Почувствовав свою силу и слабость «крамолы», Александр III 30 мая 1882 года призвал к власти графа Д. А. Толстого. Это означало, что отступление царизма закончилось. Началась полоса абсолютного и повсеместного торжества реакции, занявшая собою все время царствования Александра III.

Главой и олицетворением реакции был сам Александр III, ее идейным вдохновителем — К. П. Победоносцев, ведущим проводником — Д. А. Толстой, а трубадурами, официозными аллилуйщиками — М. Н. Катков и В. П. Мещерский. Познакомимся со всеми этими деятелями поближе.

ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР III считал для себя идеалом правителя не отца своего, Александра II, а деда — Николая I. Как и Николай, Александр III полагался на жандармский modus essendi[24] и ознаменовал свое воцарение, по примеру деда, пятью виселицами: один, вступив на престол, повесил пятерых декабристов, другой — пятерых народовольцев.

Личность Александра III олицетворяла собой и могущество, и убожество его царствования. Громадный и неуклюжий, с грубыми манерами, гулливер в физическом отношении, Александр III был лилипутом в отношении умственном. Наследником престола он стал неожиданно, в зрелом возрасте (20 лет), после смерти старшего брата Николая. Поэтому к царской доле его своевременно не готовили, а сам он учиться не любил и остался на всю жизнь недоучкой. Отзывы о нем революционеров («Венценосный Митрофан»[25]) и классиков отечественной культуры («Осел, во всю натуру»[26]) подтверждают даже соратники и почитатели этого монарха: «слабоумный монарх»[27], «умственное его развитие стояло очень низко»[28], «вахлак» — «ниже среднего ума, ниже средних способностей и ниже среднего образования»[29]. Военный министр П.С.Ванновский, желая сказать комплимент царю, выразился так: «Это Петр со своей дубинкой», но тут же поправил себя: «Нет, это одна дубина без Великого Петра, чтобы быть точным»[30].

Показателем «умственного развития» Александра III служат его резолюции с такими перлами орфографии, как «идеот», «а вось», «брошюры при дерзския»[31], и, конечно же, его дневник, преимущественно из таких меморий: «был у папà», «потом у мамà», «погулял с Минни»[32]. «Если бы его кучер или лакей вели дневники, — иронизировал М.Н.Покровский, — они, вероятно, были бы в том же роде...»[33] Не зря воспитатель Александра III профессор Московского университета А.И.Чивилев «ужаснулся», когда его двадцатилетний воспитанник был объявлен наследником престола. «Я не могу примириться с мыслью, что он будет управлять Россией», — признался тогда Чивилев в разговоре с профессором К. Н. Бестужевым-Рюминым[34]. Кстати, «пришел в ужас», узнав о том же, далеко не такой, как Чивилев, интеллектуал — начальник Императорской Главной квартиры генерал-адъютант О.Б.Рихтер[35].

Недостаток интеллекта и образования гармонировал у Александра III с грубостью. Вот характерные его резолюции и реплики, засвидетельствованные документально: «надеюсь, что эту скотину заставят говорить», — об арестованном народовольце Г.П.Исаеве; «скотина или помешанный», — о художнике В.В.Верещагине; «скоты» — о журналистах А.А.Краевском и В.А.Бильбасове, земцах Д.Ф.Самарине и А.А.Щербакове; французское правительство — «сволочь»; даже Вильгельм I — «скотина», а канцлер Германии О.Э.Бисмарк — «обер-скот»[36]. Впрочем, все вообще россияне для него — «скоты» («Конституция? Чтоб русский царь присягал каким-то скотам?»[37]). Хамски радостно отреагировал Александр III на смерть И.С.Тургенева: «Одним нигилистом меньше!»[38]

Еще в бытность свою цесаревичем Александр «обругал скверными словами» офицера из шведских дворян. Тот потребовал извинения, объявив, что, если не получит его, застрелится. Цесаревич и не подумал извиниться. Офицер покончил с собой. «Александр II очень рассердился на сына и приказал ему идти за гробом офицера вплоть до могилы»[39], но даже это не пошло цесаревичу впрок. Став царем, он демонстрировал свой нрав постоянно. Чего стоит, к примеру, его указ назначить в Сенат управляющего царской конюшней В.Д.Мартынова! Сенаторы переполошились, вздумали было роптать, но царь барски пресек их ропот. «Что же, — меланхолически утешал себя Е.М.Феоктистов, — могло быть и хуже. Калигула посадил в Сенат свою лошадь, а теперь в Сенат посылают только конюха. Все-таки прогресс!»[40]

Называя Александра III «бегемотом в эполетах»[41], А.Ф.Кони, безусловно, имел в виду не только физические габариты, неуклюжесть манер, но и грубый нрав императора. Кстати, «бегемотный» мотив запечатлен и в народной молве о том памятнике Александру III (конная статуя работы П.П.Трубецкого), который тот же Кони определил как «бронзовую карикатуру»[42]:

На земле стоит комод.
На комоде — бегемот.

Когда самого автора памятника друзья спросили, какой политический смысл он вкладывал в свое произведение, скульптор ответил: «Не занимаюсь политикой. Я изобразил одно животное на другом»[43].

Обратимся к традиционному мнению об Александре III как о поклоннике Бахуса. В его основе лежат факты, запечатленные в дневниках самого царя («кутили до 5 часов утра» — неоднократно) и преданные гласности Н.Н.Фирсовым, М.Н.Покровским, А.З.Манфредом[44]. О том же свидетельствовали близкий ко двору офицер императорской гвардии В.П.Обнинский[45] и, главное, обер-собутыльник Александра III генерал П.А.Черевин, по рассказам которого царь и генерал дружно пили коньяк, что называется, «из горлà» в дворцовых покоях, после чего самодержец всея Руси, валяясь на полу, «визжал от удовольствия» и «норовил поймать за ноги» своих домочадцев[46]. Вероятно, знал об этой слабости и В.О.Ключевский, который в 1893-1894 годах преподавал историю царскому сыну Георгию. В записной книжке историка сказано: «Не может быть самодержцем монарх, который не может сам держаться на своих ногах»[47]. Попытки сегодняшних почитателей Александра III изобразить его трезвенником основываются исключительно на верноподданническом убеждении в том, что Его Императорское Величество пьяницей быть не мог. «Он, — с категоричностью очевидца (что может только позабавить читателя) пишет А.Н.Боханов, — иногда выпивал рюмку-другую водки, настойки или наливки, но ни разу в жизни (?! — Н. Т.) не был пьян»[48].

Разумеется, Александру III — при всей одиозности столь многих и важных его качеств — нельзя отказать в определенных достоинствах. В противоположность своим предшественникам-самодержцам, он был образцовым семьянином; не имел (в отличие от отца, деда, дядей и братьев) наклонности к амурным похождениям; не любил интриганов и подхалимов; так много работал с документами, что его дочь Ольга в порыве любви назвала отца «самым трудолюбивым человеком на всей Земле»[49]. «Первый миллиардер вселенной», по выражению М.Н.Покровского, Александр III был скромен в быту, удивляя своих министров, например, тем, что экономно носил залатанные штаны[50]. Чисто житейски, судя по воспоминаниям С.Ю.Витте, а также царских родственников, лекарей (В.Ф.Грубе, Э. фон Лейдена) и священников (И.Л.Янышева, К.М.Петрова), Александр III и в умственном отношении кое-что значил, держась на среднем уровне здравого смысла, хотя и был лишен государственной мудрости. Это упущение природы восполнял политический ментор царя, обер-прокурор Святейшего Синода («русский папа», как называли его в Европе) Константин Петрович Победоносцев.

Победоносцев — профессор права Московского университета, почетный член еще пяти университетов и Французской академии — был умен и образован. Но премудрый наставник направлял своего ограниченного питомца на тот путь, куда и по субъективным воззрениям, и по объективным условиям склонялась воля самого царя — к реакции. Эта пара — Победоносцев и Александр III — как будто иллюстрирует собой афоризм Д.С.Милля: «Не все консерваторы — дураки, но все дураки — консерваторы».

Язвительную эпиграмму на Победоносцева сочинили революционеры:

Победоносцев для Синода.
Обедоносцев при дворе,
Он Бедоносцев для народа,
Доносцев просто при царе.

Пожалуй, так выглядел Победоносцев в конце своей жизни при Николае II. В царствование же Александра III (по крайней мере, до 90-х годов) роль его была неизмеримо большей. Он правил царем, руководил им, как поводырь руководит слепым, заслужив не только у советских историков, но и у российских либералов, и даже у зарубежных антисоветчиков репутацию «великого инквизитора», «Торквемады» царизма[51].

Именно Победоносцев рекомендовал Александру III назначить главой правительства Дмитрия Андреевича Толстого. Родовитейший дворянин (правнук знаменитого дипломата П.А.Толстого, который в 1718 году выманил из Италии и доставил в Россию на суд и казнь сына Петра I царевича Алексея Петровича), ученый историк и философ, президент Академии наук, Дмитрий Толстой стал достойным партнером Победоносцева. Репутация Толстого как самого ревностного и ненавистного в России со времен Аракчеева гонителя всякой «крамолы» оказалась для Александра III и Победоносцева весьма кстати. «Он, — вспоминал о Толстом Б.Н.Чичерин, — был создан для того, чтобы служить орудием реакции»[52]. Реакционную одержимость Толстого резко осуждали В.О.Ключевский и А.Ф.Кони[53]. Даже такой консерватор, как барон М.А.Корф, с отвращением говорил о нем: «Он вскормлен слюною бешеной собаки»[54]. Ненависть Толстого к революционерам доходила до умопомешательства — в самом буквальном смысле: по крайней мере, дважды (в 1872 и 1885 годах) он от перенапряжения в борьбе с «крамолой» на время терял рассудок, что выражалось у него столь же курьезно, сколь и однообразно. Толстой вдруг воображал себя лошадью и кричал за обедом в каком-нибудь фешенебельном ресторане: «Человек! Порцию сена!»[55]

Узнав о назначении Толстого, Катков радостно протрубил в «Московских ведомостях»: «Имя графа Толстого само по себе уже есть манифест и программа»[56]. Он понимал, безусловно, что «манифест и программа» Толстого означали не что иное, как тот «принцип управления», который единомышленники Победоносцева формулировали так: «Цыц, молчать, не сметь, смирно!»[57]

Михаил Никифорович Катков — «публичный мужчина всея Руси» (по выражению А.И.Герцена), в конце 30-х — радикал, близкий к В.Г.Белинскому и М.А.Бакунину, в 40-50-е — бойкий либерал, а с 60-х — неистовый охранитель, в 80-е годы был настолько влиятелен, что граф В.Н.Ламздорф (будущий министр иностранных дел) называл Александра III и Каткова «их величествами»[58]. О том, что «никто не дерзает в самодержавном царстве восстать за самодержавные решения и веления против Михаила Никифоровича Каткова», свидетельствовали в 1883 и 1886 годах такие авторитетные сановники, как П.А.Валуев и А.А.Половцов[59]. Катков был умен (по мнению Ф.М.Достоевского, с моей точки зрения, явно преувеличенному, — «первый ум в России»[60]) блистал публицистическим красноречием, но мог бы сказать о себе словами Наполеона: «Легко быть красноречивым на моем месте». В радикальных и даже либеральных кругах он слыл «гасильником мысли»[61], «самым гадким и вредным человеком на Руси»[62], а его газета — «русской литературной полицией»[63].

Еще более одиозной была репутация другого трубадура реакции 80-90-х годов — князя Владимира Петровича Мещерского. Сей господин, прославлявший национальную потребность в розгах («как нужна соль русскому человеку, так ему нужны розги»[64]), «презренный представитель заднего крыльца»[65], «негодяй, наглец, человек без совести»[66], к тому же еще «трижды обличенный в мужеложстве»[67], был личным другом Александра III. Его журнал «Гражданин» субсидировался царем и считался поэтому в осведомленных кругах «царским органом», «настольной книгой царей»[68]. И.С.Тургенев писал о нем в 1872 году, то есть еще тогда, когда «Гражданин» не был столь реакционен, как в 80-е годы: «Это, без сомнения, самый зловонный журналец из всех ныне на Руси выходящих»[69].

По влиянию на Александра III и его политику Катков и Мещерский стояли вровень с Победоносцевым и Толстым. Правда, близость каждого из этой четверки к самодержцу различалась: Победоносцев был лично близок, а Толстой — по должности; Катков сохранял дарованное ему Александром II официальное право обращаться к царю, а Мещерский общался с царем не столько лично, сколько через посредников (включая того же Победоносцева), неофициально. Но как бы то ни было, внутреннюю политику империи в царствование Александра III определял главным образом этот квартет: Победоносцев — Толстой — Катков — Мещерский.

Что касается министров Александра III, то почти все они — военный (П.С.Ванновский), иностранных дел (Н.К.Гирс), юстиции (Н.А.Манассеин), просвещения (И.Д.Делянов), государственных имуществ (М.Н.Островский), путей сообщения (К.Н.Посьет), а также заместитель и преемник Д.А.Толстого И.Н.Дурново, — подтверждают правоту афоризма Б.Франклина: «В реках и плохих правительствах наверху плавает самое легковесное». Приятное и полезное для России исключение составлял пост министра финансов, на котором при Александре III сменили друг друга трое выдающихся по интеллекту и профессионализму сановников: Н.Х.Бунге, И.А.Вышнеградский и С.Ю.Витте.

Во всем, что содеял режим Александра III, главными были два направления — политические репрессии и контрреформы. Именно Александр III узаконил пресловутое «Положение об охране» от 14 августа 1881 года, согласно которому страна вплоть до Февраля 1917-го балансировала на грани чрезвычайщины[70]. Он же 5 августа 1881 года наделил чрезвычайными полномочиями по искоренению «крамолы» на Юге России военного прокурора генерала В.С.Стрельникова; 3 декабря 1882-го ввел невиданную до тех пор чрезвычайную должность общероссийского инспектора секретной полиции для руководства политическим сыском по всей империи; в июне 1883-го учредил заграничную агентуру с центрами в Париже и Женеве, которая отныне и до 1917 года занималась повседневной слежкой, провокациями и диверсиями против русской политической эмиграции. Специально для «наружной охраны священной особы государя императора» при Александре III была создана чрезвычайная (небывалая ни раньше, ни позже) лига под названием «Добровольная охрана», члены которой только в Москве составляли целую армию — 14915 человек[71].

По данным члена Верховной распорядительной комиссии генерала М.И.Батьянова, к воцарению Александра III в России уже насчитывалось 400 тысяч лиц под надзором полиции[72], а за два последних царствования число их более чем удвоилось: В.Б.Жилинский, обследовавший сразу после Февральской революции архив Департамента полиции, обнаружил в них до 1 миллиона карточек наблюдения[73]. Только за период с июля 1881-го по 1890 год, по официальным данным, подверглись политическим репрессиям — от ареста до виселицы — 21012 человек[74], то есть в среднем по 2100 обвиняемых в год; поэтому за 1891-1894 год можно смело прибавить в «актив» Александра III еще 8 тысяч репрессированных. При Александре III прошли 98 судебных процессов против более 400 «политических»[75], вынесены 86 смертных и 210 ссыльно-каторжных приговоров.

Большинству смертников казнь через повешение Александр III заменял вечной каторгой (как тогда говорили, «казнью через пожизненное заточение»), где в жутких условиях смертники гибли — умирали и кончали с собой, если не теряли рассудок — зачастую в первые же годы. Так, все шесть осужденных в 1883 году по «делу 17-ти» на смертную казнь, замененную вечной каторгой, погибли через три-четыре года: Ю.Н.Богданович, А.В.Буцевич, С.С.Златопольский и П.А.Теллалов умерли от истощения, М.Ф.Клименко повесился, а М.Ф.Грачевский сжег себя.

Казнили противников самодержавия при Александре III с редким даже для азиатчины варварством. Тимофей Михайлов был повешен три раза, так как дважды, уже повешенный, он срывался с виселицы. Такого не бывало в России ни раньше, ни позже. Очевидец этой казни, немецкий журналист, писал в «Kölnische Zeitung» 16 апреля 1881 года: «Я был свидетелем дюжины казней на Востоке, но никогда не видел подобной живодерни». На живодерню походила и казнь Евграфа Легкого: палач уже повесил его, но веревка оборвалась, Легкий — еще живой — упал на помост и был повешен еще раз. А Лев Коган-Бернштейн, тяжко раненный охранниками, был внесен на эшафот (как и ранее в суд) прямо в кровати, поднят с нее и вдет в петлю, после чего кровать из-под него выдернули[76].

Ссыльно-каторжный режим для политических при Александре III был «самым жестоким» за всю историю царской тюрьмы с 1762 года[77]. Именно Александр III в 1884 году открыл зловещую «Государеву тюрьму» в Шлиссельбургской крепости, а вслед за тем (в 1886 году) — политическую каторгу на Сахалине. Злодеяния его тюремщиков возмещали и российскую, и мировую общественность. Две трагедии 1889 года — Якутская 22 марта (когда царские опричники застрелили и закололи штыками шесть ссыльных протестантов, включая женщину — Софью Гуревич, а затем после суда над остальными еще троих повесили) и Карийская 7 ноября (когда первое в России телесное наказание женщины-политкаторжанки — по личному велению Александра III — повлекло за собой ее и других каторжан массовое самоубийство)[78] — вызвали на Западе настоящий взрыв протеста против царского деспотизма.

Выдающийся поэт Англии Чарльз Суинберн написал в те дни оду под названием «Россия», где говорилось: сам Данте «на отдаленнейших дорогах ада... не видел ужасов, которые могли бы сравниться с тем, что ныне происходит в России»[79]. В США Суинберну вторил Марк Твен. «Только в аду, — писал он С.М.Степняку-Кравчинскому, — можно найти подобие правительству вашего царя»[80]. Под впечатлением знаменитой книги Джорджа Кеннана «Сибирь и ссылка» о царской ссылке и каторге (эта книга обошла всю Америку, а потом и Европу) Твен назвал Александра III «каменносердым, кровожадным маньяком всея Руси»[81]. В самой России Лев Толстой с болью писал «об ужасах, совершаемых над политическими», и питал «отвращение» к Александру III[82], а педагог и публицист Н.Ф.Бунаков считал, что «ужасы России в 80-х годах немного отстали от ужасов царствования Иоанна Грозного»[83].

Вторым из двух главных направлений в политике самодержавия при Александре III были контрреформы — крестьянская, земская, городская, судебная, образовательная. Смысл их заключался в «исправлении» реформ Александра II, то есть представлял собой попытку повернуть Россию вспять, к дореформенному бытию, опираясь при этом на дворянские верхи против народных масс.

Так, закон о земских начальниках 1889 года восстановил большую часть дореформенной вотчинно-полицейской (иными словами, крепостнической) власти помещиков над крестьянами. Отныне крестьянское самоуправление, введенное в 1861-м, все гражданские права и самая личность крестьянина были отданы на произвол земского начальника, каковым мог быть только потомственный дворянин, местный помещик. «Они, — писал о земских начальниках С.Н.Терпигорев, — каждый в своем участке положительно восстановили — разумеется, для себя лично — крепостное право».

Законы 1890 года о земском и 1892-го — о городском самоуправлении подрывали демократические основы земской 1864 года и городской 1874-го реформ, то есть бессословность и выборность. Все краеугольные начала судебной реформы 1864 года (независимость суда и несменяемость судей, гласность и состязательность судопроизводства) были сведены к минимуму или к нулю законами от 14 августа 1881-го, 20 мая 1885-го, 12 февраля 1887-го, 7 и 12 июля 1889 года. Мировой суд в 1889-м был вообще упразднен в 37 губерниях и сохранен лишь в 9 самых крупных городах, а из юрисдикции суда присяжных тогда же был изъят обширный круг дел, предусмотренных 37-ю статьями Уложения о наказаниях.

Наконец, и в сфере образования Россия была отброшена назад, к дореформенным временам. Как сам Александр III относился к образованию, видно из его «исторических» резолюций на всеподданнейшем докладе о том, что в Тобольской губернии очень низка грамотность («И слава Богу!»), и на судебном показании крестьянки М.А.Ананьиной о том, что ее сын хочет учиться в гимназии («Это-то и ужасно, мужик, а тоже лезет в гимназию!»)[84]. Что касается царских указов, совокупно означавших контрреформу образования, то скандально знаменитый циркуляр 1887 года «о кухаркиных детях», закрыв доступ простонародью к среднему образованию, возвратил российскую гимназию во времена Николая I, когда она была уделом только детей дворян и чиновников. Немудрено, что к концу царствования Александра III до 80 процентов россиян оставались неграмотными[85].

Другой акт образовательной контрреформы — университетский устав 1884 года — похоронил автономию университетов, введенную Александром II, и отдал всю внутривузовскую жизнь под контроль правительственных чиновников. Согласно этому уставу, политически неблагонадежные, хотя бы и с мировым именем, ученые изгонялись из университетов (как это случилось, например, с М. М. Ковалевским, С.А.Муромцевым, В.И.Семевским, В.С.Соловьевым, Ф.Г.Мищенко, И.И.Дитятиным, О.Ф.Миллером, Ф.Ф.Эрисманом), либо их выживали (как Д.И.Менделеева, И.И.Мечникова, А.С.Посникова)[86].

Историк той эпохи обязан помнить, что никогда ранее, ни в одно другое царствование не томилось в тюрьмах, в ссылке и на каторге столько литераторов, как при Александре III: в России — Н.Г.Чернышевский, В.Г.Короленко, К.М.Станюкович, Н.К.Михайловский, Н.В.Шелгунов, А.И.Эртель, П.Ф.Якубович, Г.А.Мачтет, Н.Е.Петропавловский-Каронин, П.В.Засодимский, С.Я.Елпатьевский, А.А.Ольхин, И.П.Белоконский, Н.М.Астырев, А.П.Барыкова, М.К.Цебрикова; на Украине — П.А.Грабовский, М.М.Коцюбинский, М.Л.Кропивницкий, И.К.Карпенко-Карый; в Латвии — А.Пумпур и т. д. (называю только крупные имена).

Разумеется, царствование Александра III не было для России абсолютно беспросветным. Внутри страны, благодаря таланту и энергии Н.Х.Бунге, И.А.Вышнеградского, С.Ю.Витте, царизм сумел обеспечить экономический подъем — не только в промышленности, но и в сельском хозяйстве, хотя и дорогой ценой. «Сами не доедим, а вывезем», — хвастался Вышнеградский[87], не уточняя, кто недоедает — кучка «верхов», или многомиллионные «низы». Страшный голод 1891-го, поразивший 26 губерний, с рецидивами в 1892-1893 годах, тяжело отразился на положении народных масс, но не встревожил монарха. Его Величество лишь рассердился... на голодающих. «Александра III, — свидетельствовал знаменитый адвокат О.О.Грузенберг, — раздражали упоминания о «голоде», как слове, выдуманном теми, кому жрать нечего. Он высочайше повелел заменить слово «голод» словом «недород». Главное управление по делам печати разослало незамедлительно строгий циркуляр»[88].

Во внешней политике бесспорной заслугой Александра III и окружавшей его «французской партии» (Победоносцев, Толстой, Катков и др.) было заключение в 1893 году союза России с Францией, что позволило на время обезопасить обоих союзников от агрессии со стороны Германии и сохранить мир в Европе. Однако и здесь нельзя забывать о дипломатическом фиаско царизма 1886-1887 годов в Болгарии, которая с 1878 года являлась форпостом русского влияния на Балканах, а затем была потеряна для России.

ОТДЕЛЬНЫЕ ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЕ ЧЕРТЫ царствования Александра III ни на йоту не искупают общего негатива: ложки меда, сколько бы их ни было, не усластят бочку дегтя. Рептильное титло этого монарха «Царь-Миротворец» его противники не без оснований переиначили в другое: «Царь-Миропорец», имея в виду его пристрастие (по рецепту князя Мещерского) к порке — кого угодно (включая женщин), но главным образом — крестьян, к порке и порознь, и вкупе, целым «миром». Все вообще царствование Александра III Лев Толстой определил как «глупое, ретроградное», как один из самых мрачных периодов отечественной истории: Александр III пытался «вернуть Россию к варварству времен начала столетия», вся его «постыдная деятельность виселиц, розг, гонений, одурения народа» вела к этому[89]. Так же, хотя и в менее резких выражениях, оценивали правление Александра III П.Н.Милюков, К.А.Тимирязев, В.И.Вернадский, А.А.Блок, В.Г.Короленко[90], а М.Е.Салтыков-Щедрин увековечил александровскую реакцию в образе «Торжествующей свиньи», которая «кобенится» перед Правдой и «чавкает» ее[91].

Режим Александра III старался держать русский народ в угнетении, покорности и темноте. В 1886 году по случаю издания пьесы Л.Н.Толстого «Власть тьмы», В.А.Гиляровский сочинил меткий экспромт: «В России — две напасти: внизу — власть тьмы, вверху — тьма власти». Давящая, гнетущая и постоянно разрастающаяся «тьма власти» восстанавливала против себя все больше и больше людей. Либеральная публицистка М.К.Цебрикова осмелилась написать об этом — за что и поплатилась ссылкой — самому императору: «Вся система гонит в стан недовольных, в пропаганду революции даже тех, кому противны кровь и насилие»[92]. Тринадцать лет Александр Третий «сеял ветер»[93]. Его преемнику — Николаю Второму и последнему — осталось пожать бурю.

Источник: http://saint-juste.narod.ru/troitskii.htm